Александр Листовский - Конармия[Часть первая]
— А много было ваших полков? — спросил Митька.
— Разные были полки. По всей России отбирали, чтобы солдаты были и по масти похожие, и по росту, и по личности. Да…
— А ни к чему все это! — заметил Леонов.
— Эка! — усомнился Митька Лопатин. — Разве можно набрать целый полк одинаковых людей?
— А что ты думаешь! Ого! — Климов качнул головой. — У меня свояк в Семеновском полку служил. Так у них все солдаты были один к одному: волос светлый, нос с горбинкой… Егеря — те черные, как цыганы, нос редькой… Вру? А вот его спроси, коли я вру! — кивнул трубач на Харламова.
— Верно говорит, — подтвердил Харламов.
— Теперича гренадеры, — продолжал Климов. — Екатерининский полк назывались. Ну, те все смугленькие такие, пригожие с виду. Да… Павловцы — так те все курносы. Да, вот случай был…
— Начдив едет! — перебил его Харламов.
Все встрепенулись. Сачков встал, подправил ремень.
— Почему не спите, товарищи? — спросил Морозов, останавливая лошадь подле костра и оглядывая бойцов.
— Да вот сказки сказываем, товарищ начдив, — сказал Климов, поднимаясь и веселыми глазами глядя на начдива.
— Завтра в бой. Надо сил набираться, — проговорил Морозов, внимательно оглядывая бойцов. — Климов, как мне проехать до вашего штаба полка? — спросил он трубача.
— А вот этой ложбинкой езжайте, никуда не сворачивайте, — показал Климов. — Может, вас проводить?
— Не надо, я сам. Ну, ребята, смотрите: как буду ехать обратно, чтобы все спали. А не то рассержусь.
Морозов кивнул бойцам и поехал вперед по лощине.
— Давай, давай, Василий Прокопыч, досказывай, а то, и верно, спать время, — поторопил Харламов.
— Ду. дадно, — сказал Климов, присаживаясь… — Да, братцы, а на чем я остановился?
— За Павловский полк начал рассказывать. Стало быть, случай там был.
— Ах да! — вспомнил Климов. — Ну вот, приезжает в этот полк мать одного из солдат, сынка проведать. А взводный такой шутник был. «Как, — говорит, — мамаша сынка твоего звать?» — «Михайлой». Ладно. Построил он взвод и спрашивает: «Ну, какой твой сынок, покажи». Ходит она перед фронтом, смотрит. А солдаты-то все как родные братья: рыжи, курносы, конопаты, глаза светлые и росту одного. Подступится она к одному, к другому — будто ее Мишка, а будто и нет. Ну, тут взводному, видать, жаль стало ее, и он подал команду. Выходит из строя солдат — сын ее, значит.
— Здорово, если не врешь, — проговорил кто-то из бойцов.
— Истинный бог!..
— Правильно говоришь, — помолчав, начал Харламов. — Сколько народных денег расходовали на эту петрушку! А как пошли с немцем воевать, так ни пушек, ни снарядов, ни винтовок в достатке не оказалось. Сколько за это зря полегло нашего брата…
— Ну, Василий Прокопыч, если уж ты так все здорово знаешь, скажи, за какую такую провинность с кавалергардского полка царские вензеля с погон сняли? — спросил до сих пор молчавший Сачков.
— И за это скажу. Было это, братцы мои, в пятом году, в революцию, — заговорил Климов, беря предупредительно поданную ему папироску. — Сидит это, как бы сказать, царь Николай во дворце и чай пьет.
— Эка загнул!. — захохотал басом Кузьмич. — Да разве царь чай будет пить?
— А что же, по-вашему?
— Ну, кофий, какаву.
— Мне, конечно, правду сказать, во дворце бывать не приходилось, — возразил Климов, пожимая плечами. — Мимо, верно, не раз хаживал… Ну да ладно. Выдул он один чайник, фельдмаршал ему другой несет, а сам докладывает: «Ваше, мол, инператорское, в городе беспорядки, народ бунтуется». Ну, берет царь телефон и говорит в эту… в трубку: «Але! Это кавалергардский полк? А ну, подать мне живой ногой командира». Ладно.
Приходит к телефону полковой командир, а царь ему: «Рабочие бунтують! Приказываю выступить на усмирение». А командир ему в ответ: «На защиту отечества от немца, турки или там кого другого — сполню долг присяги, выступлю немедля, а против народа не могу: душа, мол, не позволяет. На это, мол, полиция есть». Николай-то осерчал, ногами затопал, было разбил телефон. «Это ваше последнее слово?» — спрашивает. «Последнее.» — «Ну, как хочете, но в таком случае я с вашего полка вензеля снимаю, а вас самого в крепость на отсидку и без права передач». Вот как…
— Были, значит, и с офицеров подходящие люди, — раздумчиво проговорил Митька Лопатин.
— А как же! Вот в нашем в пятом драгунском Карго-польском полку был корнет Лихарев, — заговорил один из бойцов. — Ну он, конечно, не кадровый, из студентов. Офицер, как бы сказать, военного времени. Молодой. И до чего, ребята, чистый, сердечный был человек! При Керенском мы его в комитет выбрали, а в Октябрьскую революцию он к большевикам перешел. Сейчас где-то полком командует. Очень хороший был человек, умный. За словом в карман не лез. Аккурат под Сандомиром в шестнадцатом году случай с ним был. У нас дивизией командовал немец, фон Крит фамилие.
— Фамилия, — поправил Митька.
— Ну, фамилия, — поправился рассказчик. — Видали индюка, братва?
— Ну, ну?
— Точный натрет этот фон Крит. И вот перед боем стали к нему прибывать офицеры для связи с разных полков. И наш Лихарев приезжает. А он, Лихарев, после контузии немного заикался. Хорошо. Подходит он до фон Крита и докладывает: «Ваше пре-превосходительство, от пя-пятого драгунского Каргопольского по-полка корнет Ли-лихарев». А фон Крит так это на него поглядел и говорит: «Что, не могли хорошего послать?» А Лихарев с лица сменился, чуток побледнел и отвечает: «Хорошего, видно, к хорошим, а меня уж к вам».
— Ха-ха-ха! Вот это поддел немца! — рассмеялся Харламов. — Ну ладно, братва, давайте, верно, спать ложиться, а то скоро будет светать.
Он скинул бурку и разложил ее подле костра. Бойцы стали располагаться на отдых.
Морозов застал Поткина и Ушакова сидящими у костра над котелком кипятку. Тут же на лопухе лежал кусок сахару и ржаной сухарь.
— Чаевничаете? — сказал начдив, слезая с лошади и подходя к ним.
— Садитесь с нами, Федор Максимович, — радушно предложил Поткин. — Чай поспел. Только заварки нет.
— Пейте сами, друзья, я не хочу, — отказался Морозов.
Он подошел к костру и присел на попону.
Ушаков, хорошо изучивший Морозова, сразу почувствовал, что тот чем-то сильно озабочен. Всегда живой и веселый, начдив сидел молча, глухо покряхтывая.
— Ну как? — спросил он, повертываясь к Поткину и пристально глядя на него.
Заметив в глазах начдива знакомое тревожное выражение, Поткин понял, о чем задан вопрос.
— За сегодняшний день в полку пятьдесят восемь раненых и семнадцать убитых, — сказал он, помолчав.
— Жаль, жаль людей, — с болью в сердце заговорил Морозов, — а тем более жаль, когда несешь потери напрасно… Сегодня ночью, друзья, мы уходим из-под Львова.
— Как? Почему? — в один голос вскрикнули Поткин и Ушаков.
— Таков приказ, — пояснил Морозов. — Товарищ Ворошилов ездил на прямой провод, говорил с Кременчугом, но приказ был подтвержден. Семен Михайлович приказал в ночь сняться с позиции. На участках дивизий Приказано оставить для прикрытия отхода по одному Ирвду. Вот я и думаю, Поткин, оставить тебя. Как твое мнение?
— Мысль правильная, Федор Максимович.
— А как думает комиссар?
— Полк выполнит поставленную задачу, — твердо отрезал Ушаков.
— Я тоже такого мнения, — подтвердил Морозов, с трудом превозмогая желание крепко обнять сидевших перед ним боевых товарищей, которых, может быть, в последний раз он видел в эту минуту.
— Значит, сделаешь так, — продолжал он, обращаясь к Поткину, — немедленно занимай участок дивизии и стой здесь до последнего. Не пускай их ни шагу, по-куда не подойдут наша пехота и бригада Котовского.
— В помощь тебе даю батарею. А как подойдут — сдашь участок и мотай на Буек. Ясно?
— Ясно, товарищ начдив, — сказал Поткин, поднимаясь и прикладывая руку к фуражке…
Посматривая по сторонам, Гобар в сопровождении ординарца ехал рысью по просеке.
Начинало светать. В небе разливался розоватый отблеск восхода. Воздух свежел. Над землей поднимался влажный туман.
— Вот здесь, — сказал Гобар ординарцу, выезжая на опушку леса и показывая на стоявшую отдельно большую сосну. — Скачи на батарею и передай Калошке, чтоб живо провод давали.
Он слез с лошади, передал ее ординарцу и, схватившись за нижний сук дерева, быстро перебирая руками, полез к вершине сосны.
Вокруг было тихо. И в этой напряженной тишине особенно остро послышался приближающийся гул самолетов.
«Летят, — подумал Гобар. — Если они обнаружат наши колонны, то нам крепко достанется».
— Товарищ командир! — позвал снизу голос. — Аппарат привезли.
Гобар помог установить аппарат на наблюдательном пункте и, отпустив телефониста, стал смотреть на раскинувшуюся перед ним долину.
![Александр Листовский - Конармия [Часть первая]](/uploads/posts/books/239634/239634.jpg)
